В январе на кафедре нейрохирургии отметили юбилей старейшего сотрудника, врача отделения функциональной диагностики Галины Ивановны Андреевой.
Трудовую деятельность в Военно-медицинской академии Галина Ивановна Андреева начала более 50 лет назад. Для нескольких поколений врачей она является примером высокого профессионализма, соблюдения принципов медицинской этики и деонтологии. Галина Ивановна поделилась с нами воспоминаниями о жизни кафедры и клиники, о выдающихся хирургах и ученых, с которыми ей посчастливилось работать бок о бок, а также о своих коллегах и настоящем в академии.
Галина Ивановна, вы работаете в академии с 21 ноября 1971 года?
Г.И. Да, но пришла в академию я еще раньше. До академии я работала хирургом в Железнодорожной больнице в Лодейном поле и в Ленинграде, а сюда пришла на курсы переквалификации. Я хотела стать нейрохирургом. Тогда это были полугодовые курсы, которыми руководил Виталий Александрович Хилько. А по окончании курсов начальник кафедры нейрохирургии Борис Александрович Самотокин предложил перейти в академию. Мне было неудобно, ведь на курсы меня отправляла Железнодорожная больница и меня там ждали. Но за полгода обучения на курсах я прикипела к клинике. Мне все очень нравилось: клиника была организована всего 15 лет назад, а у истоков стоять всегда очень интересно. Несколько лет я проработала нейрохирургом и у меня все получалось. Мне вообще очень нравится хирургия, я уже с 4 курса начала оперировать аппендектомии, грыжи. Учили нас очень хорошо.
Но в нейрохирургии врачи в основном мужчины?
Г.И. Да, в нейрохирургии женщин мало, но были очень выдающиеся. Например, детский нейрохирург Александра Георгиевна Земская. В военные годы сформировалась целая плеяда женщин-нейрохирургов.
Я вообще попала в академию в золотое время когда было очень много хороших, маститых ученых в академии: Колесов, Колесников, Беркутов. Я застала их яркие полемики на конференциях. Это было очень интересно. Перепалки были такие, что зал весь кипел, когда они спорили между собой, отстаивая свою точку зрения.
Я застала три или четыре поколения выдающихся хирургов в академии: Смирнов, Лыткин, Зубарев и многие другие… А работаю я уже при пятом начальнике клиники. Самотокин, Хилько, Гайдар, Парфенов, Свистов — все замечательные. У нас вообще клиника такая отличная, что мне не уйти отсюда. Очень люблю тяжелых больных, мне интересно, я востребована.
Но вы начинали работать на кафедре как хирург?
Г.И. Да, я несколько лет работала, оперировала. Перейти из хирургии в функциональную диагностику уговорил Борис Александрович Самотокин. Надо было обязательно, чтобы на кафедре открылся кабинет функциональной диагностики. Он вызвал меня в кабинет и говорит: « Вот сейчас ты молодая, до 50 лет будешь стоять в операционной, а потом колени начнут болеть». Очень уговаривал. Я даже плакала, потому что хирургия мне очень нравилась, с самого начала моей учебы я была склонна к этому. Но я согласилась и еще, наверное, целый год сидела в операционной. Приду и сижу на операции. Это приносило мне радость, удовлетворение.
В чем заключается работа врача функциональной диагностики?
Г.И. Через нас проходят все пациенты в клинике. Мы смотрим их электрокардиографически до операции, а если нужно и после операции, и в отдаленном периоде, делаем электроэнцефалограммы. Также врачи функциональной диагностики делают электромиографию, смотрят работу мышц, нервов при повреждениях или заболеваниях позвоночника. Наш врач сидит в операционной и проводит мониторинг во время операции. Это очень интересно и важно — врач определяет уровень дозволенности, говорит хирургам, что они могут делать, а что уже не должны, в какую область должны внедряться, а в какую нет.
А что изменилось за 50 лет? Как было тогда и сейчас?
Г.И. У нас есть такое исследование — ангиография, когда мы смотрим аневризмы, не свойственные мозгу образования, сплетение сосудов. При этом вводится контрастное вещество. Когда я пришла, меня учил делать ангиографию генерал Хилько, он вообще был у меня учителем по жизни. Тогда мы делали это через шею. Стоишь в том же кабинете, что и больной, делаешь укол. Нужно ввести контрастное вещество и одновременно крикнуть лаборанту, который стоит за стеклом, что бы он делал снимок. А если кровоток в мозге большой, то препарат может унести и снимок не получится. Поэтому работа врача и лаборанта должна была быть синхронной. Это достаточно сложно, потому что не всегда удавалось пропунктировать. А сейчас пунктируют бедренную артерию, проводят катетер до мозга, вводят контраст, и шприц автоматический сам регулирует количество вещества.
Или, например, ушел такой метод исследования как пневмоэнцефалография, когда делали спинномозговую пункцию и вводили кислород, для того чтобы на снимках потом можно было дифференцировать опухоль, какие образования в мозге патологические, а какие физиологические. Процедура это очень болезненная, больные по несколько дней отходили от нее, пока рассасывался кислород. Но это тоже было подспорье — ставили диагноз, оперировали, и все получалось. Сейчас этот метод заменило КТ и МРТ.
Я одна из первых в городе начала делать эхоэнцефалографию. Был такой метод до эпохи МРТ, КТ, когда мы смотрели ультразвуком, направляли определенным образом луч зонда ультразвукового. Он отражался от структур мозга, и мы смотрели, есть ли там объемный процесс или нет.
Сейчас осталась ангиография, она нужна для того чтобы найти аневризму. Это очень тяжелая патология, так как аневризма может разрываться. Конечно, ангиография стала более совершенной, теперь все смотрится на экране, это день и ночь что было и что стало.
Сейчас все меняется с огромной скоростью. Трудно ли поспевать за прогрессом?
Г.И. Конечно, бывает непросто. Оборудование в клинике быстро обновляется, например, недавно смонтирована новая операционная, но у нас много молодых толковых докторов, которые осваивают новые методики. Есть несколько молодых докторов наук. Вообще, коллектив у нас замечательный. Потому что замечательный начальник — Дмитрий Владимирович (Свистов).
Как получилось, что вы защитили кандидатскую диссертацию только в 60 лет?
Г.И. С этой диссертацией было не просто. Способствовал этому Виталий Александрович Хилько. Это была его голубая мечта, чтобы я защитила диссертацию. Муж тоже меня очень стимулировал. Я сначала не очень хотела, но потом, во время событий в Чечне, было много раненых, и мы с профессором Лытаевым смотрели этих ребят не только на нейрохирургии, но и на травматологии. Материала набралось очень много. Тогда у нас был первый электроэнцефалограф с обработкой, он фонил ужасно, но мы на нем писали вызванные потенциалы. И профессор Лытаев поставил задачу: за лето написать литературный обзор. И я сидела все лето с этими материалами. Литературы было много, в том числе статьи в зарубежных журналах. Деваться было некуда. Диссертация была написана, и защита состоялась.
Мне вообще везет на хороших людей, у нас и в кабинете замечательная обстановка, мы все друг друга поддерживаем. И уйти никак не могу. Дома и дочь и внуки говорят, что хватит. А я думаю: чем я буду заниматься, я же с ума сойду (смеется).
Семья, наверное, вас очень поддерживала?
Г.И. Конечно! Мой муж был военный врач, токсиколог, он тоже заканчивал академию и работал в Первом институте флота. У нас такая военная семья, и папа мужа был военный врач, и мама военный врач. Они во время войны вместе работали. Дочь моя тоже врач. У меня трое внуков, старшая учится на восточном факультете СПбГУ, второй внучке 15 лет. Она занимается в Аничковом дворце в кружке журналистики. Ей это очень нравится, она пишет сказки, рассказы. А младший внук в третьем классе. Возможно, он станет врачом и продолжателем династии.
Пресс-служба ВМедА